Вижу, любишь стихи. Особенно непростые, со смыслом. Не удержался, решил подарить тебе немного из своих запасов. Совсем немного дяденьки Губермана. Надеюсь, тебе понравится



(Для настроения)



Непросто - думать о высоком,

паря душой в мирах межзвёздных,

когда вокруг под самым боком

сопят, грызут и портят воздух.



Мой небосвод хрустально ясен

и полон радужных картин

не потому, что мир прекрасен,

а потому, что я - кретин.



Красив, умён, слегка сутул,

набит мировоззрением,

вчера в себя я заглянул

и вышел с омерзением.



Во всём, что видит или слышит,

предлог для грусти находя,

зануда - нечто вроде крыши,

текущей даже без дождя.



Где страсти, где ярость и ужасы,

где рать ополчилась на рать,

блажен, в ком достаточно мужества

на дудочке тихо играть



Смешно, как люто гонит нас

в толкучку гомона и пира

боязнь остаться лишний раз

в пустыне собственного мира.



Блажен, кто в заботе о теле,

всю жизнь положил ради хлеба,

но небо светлее над теми,

кто изредка смотрит на небо.



Никто из самых близких по неволе

в мои переживания не вхож,

храню свои душевные мозоли

от любящих участливых галош.



На дружеской негромкой сидя тризне,

я думал, пепел стряхивая в блюдце,

как часто неудачники по жизни

в столетиях по смерти остаются.



Я живу - не придумаешь лучше,

сам себя подпирая плечом,

сам себе одинокий попутчик

сам с собой не согласный ни в чём.



С двух концов я жгу свою свечу,

не жалея плоти и огня.

чтоб когда навеки замолчу.

близким стало скучно без меня.



Ничем в герои не гожусь,

ни духом, ни анфасом,

и лишь одним слегка горжусь -

что крест несу с приплясом.



Это счастье - дворец возводить на песке,

не боятся тюрьмы м сумы,

предаваться любви, отдаваться тоске,

пировать в эпицентре чумы.



Мой разум часто сердцу служит,

всегда шепча, что повезло,

что всё могло намного хуже,

ещё херовей быть могло.



Что расти с какого-то момента

мы перестаём - большая жалость:

мне, возможно, два лишь сантиметра

до благоразумия осталось.



В жизненной коллизии любой

жалостью не суживая веки,

трудно, наблюдая за собой,

думать хорошо о человеке.



Я не верю вранью отпетому

о просвете во мраке мглистом.

Я отчаялся. И поэтому

стал отчаянным оптимистом.



На дереве моей генеалогии

характер мой отыскивая в предках,

догадываюсь грустно я, что многие

качаются в петле на этих ветках.



Был холост - снились одалиски,

вакханки, шлюхи, гейши, киски;

теперь со мной живёт жена,

а ночью снится тишина.



Когда в семейных шумных сварах

жена бывает неправа,

об этом позже в мемуарах

скорбит прозревшая вдова.



Хвалите, бабы, мужиков:

мужик за похвалу

достанет месяц с облаков

и пыль сметёт в углу.





Бойся друга, а не врага -

не враги нам ставят рога.



Для домашнего климата ровного

много значит уместное слово,

и от шепота ночью любовного

улучшается нрав домового.



Век за веком слепые промашки

совершает мужчина, не думая,

что внутри обаятельной пташки

может жить крокодильша угрюмая.



Сегодня столь же, сколь вчера,

земля полна пиров и казней,

зло обаятельней добра,

и гибче, и разнообразней.



Время наше будет знаменито

тем, что сотворило смеха ради

новый вариант гермафродита:

плотью - мужики, а духом - бляди.





В кровати, хате и халате

покой находит обыватель.

А кто романтик, тот снуёт

и в шестерёнки хер суёт.





Не суйся запевалой и горнистом,

но с бодростью и следуй, и веди,

мужчина быть обязан оптимистом,

всё лучшее имея впереди.





Чуждаясь и пиров, и женских спален,

и быта с его мусорными свалками,

настолько стал стерильно идеален,

что даже по нужде ходил фиалками.





Весомы и сильны среда и случай,

но главное - таинственные гены,

и как образованием не мучай,

от бочек не родятся Диогены.



Бывают лица - сердце тает,

настолько форма их чиста,

и только сверху не хватает

от фиги нежного листа.



Когда сидишь в собраньях шумных,

язык пылает и горит;

но люди делятся на умных

и тех, кто много говорит.



Владыка нам - традиция. А в ней -

свои благославленья и препоны;

неписанные правила сильней,

чем самые свирепые законы.



Несмотря на раздор между нами,

невзирая, что столько нас разных,

в обезьянах срослись мы корнями,

но не все - в человекообразных.



Когда густеют грязь и мрак,

и всюду крик: «Лови!»,

товарищ мой! Не будь дурак,

но смело им слыви.



Чтоб выжить и прожить на этом свете,

пока земля не свихнута с оси,

держи себя на тройственном запрете:

не бойся, не надейся, не проси.



Прости, Господь, за сквернословья,

пошли всех благ моим врагам,

пускай не будет нездоровья

ни их копытам, ни рогам.



Сквозь вековые непогоды

идёт. вершит, берёт своё -

дурак, явление природы,

загадка замыслов её.



Цель жизни пониманью не дана

и недоступна мысли скоротечной,

даны лишь краски, звуки, письмена

и утоленье смутности сердечной.



На собственном горбу и на чужом

я вынянчил понятие простое:

бессмысленно идти на танк с ножом,

но если очень хочется, то стоит.



Я чертей из тихого омута

знаю лично - страшны их лица;

в самой светлой душе есть комната,

где кромешная тьма клубиться.



Наездник, не касавшийся коня,

соитие без общего огня,

дождями обойдённая листва -

вот ум, когда в нём нету шутовства.



Живи и пой. Спешить не надо.

Природный тонок механизм:

любое зло - своим же ядом

свой отравляет организм.



Нам глубь веков уже видна

неразличимою детально,

и лишь историку дана

возможность врать документально.



О жизни за гробом забота

совсем не терзает меня;

вливаясь в извечное что-то

уже это буду не я.





Счастливые всегда потом рыдают,

что вовремя часов не наблюдают.





Когда весна, теплом дразня,

скользит по мне горячим глазом,

ужасно жаль мне, что нельзя

залечь на две кровати разом.



Не знаю лучших я затей

среди вселенской тихой грусти,

чем в полусумраке детей

искать в какой-нибудь капусте.



Дымись, покуда не погас,

и пусть волнуются придурки -

когда судьба докурит нас,

куда швырнёт она окурки.



Из лет, надеждами богатых,

навстречу ветру и волне

мы выплываем на фрегатах,

а доплываем на бревне.



Я жизнь люблю, вертящуюся юрко

в сегодняшнем пространстве и моменте,

моя живая трёпанная шкурка

милее мне цветов на постаменте.



Час нашей смерти неминуем,

а потому не позабудь

себя оставить с чем-нибудь:

умом, руками или хуем.





Деньгами, славой и могуществом

пренебрегал сей прах и тлен;

из недвижимого имущества

имел покойник только член.





Люблю апрель - снега прокисли,

журчит капель, слезой звеня,

и в голову приходят мысли,

но не находят в ней меня.



Взросление - пожизненный урок

умения творить посильный пир,

а те, кто не построил свой мирок,

охотно перестраивают мир.



Теперь я понимаю очень ясно,

и чувствую, и вижу очень зримо:

неважно, что мгновение прекрасно,

а важно, что оно неповторимо.





Как молод я был! Как летал я во сне!

В года эти нету возврата.

Какие способности спали во мне!

Проснулись и смылись куда-то.





Везде долги: мужской, супружеский,

гражданский, родственный и дружеский,

долг чести, совести, пера,

и кредиторов до хера.



Ах, юность, юность! Ради юбки

самоотверженно и вдруг

душа кидается в поступки,

руководимые из брюк.



Не тужи, дружок, что прожил

ты свой век не в лучшем виде:

всё про всех одно и то же

говорят на панихиде.



Ища путей из круга бедствий,

не забывай, что никому

не обходилось без последствий

прикосновение к дерьму.



За страх, за деньги, за почёт

мы отдаёмся безвозвратно,

и непродажен только тот,

кто это делает бесплатно.



Надо очень увлекаться

нашим жизненным балетом,

чтоб не просто пресмыкаться,

но ещё порхать при этом.



Напрасно мы погрязли в эгоизме,

надеясь на кладбищенский итог:

такие стали дыры в атеизме,

что ясно через них заметен Бог.



Бывает - проснёшься, как птица,

крылатой пружиной на взводе,

и хочется жить и трудиться,

но к завтраку это проходит.



Когда я раньше был моложе

и знал, что жить я буду вечно,

годилось мне любое ложе,

и в каждой бабе было нечто.



Изведав быстрых дней течение,

я не скрываю опыт мой:

уменье свет, а неучение -

уменье пользоваться тьмой.



Не в том беда, что серебро

струиться в бороде,

а том беда, что бес в ребро

не тычется нигде.



Как я пишу легко и мудро!

Как сочен звук у строк моих!

Какая жалость, что наутро

я перечитываю их!



Я не люблю зеркал - я сыт

по горло зрелищем их порчи:

какой-то мятый сукин сын

из них мне рожи гнусно корчит.



Когда я в Лету каплей кану,

и дух мой выпрыгнет упруго,

мы с Богом выпьем по стакану

и, может быть, простим друг друга.



Не будь на то Господня воля,

мы б не узнали алкоголя,

а значит, пьянство не порок,

а высшей благости урок.



Любых религий чужды мне наряды,

но правлю и с охотой и подряд

я все религиозные обряды,

где выпивка зачислена в обряд.



Сызмальства сгибаясь над страницами,

всё на свете помнил он и знал,

только засорился эрудицией

мыслеиспускательный канал.



Безгрешность в чистом виде - шелуха,

от жизненного смысла холостая,

ведь нравственность не знавшая греха, -

всего лишь неудачливость простая.



Строки вяжутся в стишок,

море лижет сушу,

дети какают в горшок,

а большие - в душу.



Создатель дал нам две руки,

бутыль, чтоб руки зря не висли,

а также ум, чтоб мудаки

воображали им, что мыслят.



Давай, Господь, решим согласно,

определив друг другу роль:

ты любишь грешников? Прекрасно.

А грешниц мне любить позволь.



Куда по смерти душу примут,

я с богом торга не веду;

в раю намного мягче климат,

но лучше общество в аду.



Имея сон, еду и труд,

судьбе и власти не перечат,

а нас безжалостно ебут,

за что потом бесплатно лечат.



Не могу эту жизнь продолжать,

а порвать с ней - мучительно сложно,

тяжелее всего уезжать

нам оттуда, где жить невозможно.



В сердцах кому-нибудь грубя,

ужасно вероятно

однажды выйти из себя

и не войти обратно.



Не прыгай с веком наравне,

будь человеком,

а то окажешься в гавне

совместно с веком.

Whilnar, спасибо. Я тоже очень люблю Губермана.