– Касильда пришла, – пронеслось из камеры в камеру, – сейчас пожрать даст.
Но тут, как гром среди ясного неба, прозвучал голос супруга добродетельной дамы:
– А, это вы, мадам?
– Я, господин мой, – трепетно отвечала Касильда.
– Зачем вы здесь, мадам?
– Это допрос, сударь?
– Да, три тысячи чертей! – воскликнул нечестивец. (Узники торопливо осенили себя крестом).
– Отвечайте, мадам! – приставал муж.
– Я здесь во имя милосердия, – робко отвечала Касильда.
– Милосердие – поповское слово, – сказал сарацин и оскалил все свои зубы. – Что у вас в подоле, мадам? Клянусь кишками шейх-уль-ислама, я вас заставлю отвечать!
– Розы, – соврала бедная Касильда, совершенно растерявшаяся перед разъяренным кровопийцей.
– Ах, розы?!! – возопил сарацин, окончательно выведенный из себя. – Гром и молния! Вы хотите сказать, что принесли этим недоумкам понюхать пару цветочков?
– Да, сударь, – пролепетала Касильда.
– Три тысячи чертей!!! Я прикажу обыскать вас, мадам!
Касильда гордо выпрямилась:
– Надеюсь, сударь, никто из ваших грязных рабов не посмеет прикоснуться ко мне?
– Мадам, – спокойно, но твердо сказал сарацин. – Предъявите нам розы, которые, как вы утверждаете, у вас в подоле, и можете быть свободны. Но если там у вас, как мне донесли, хлеб и сушеная рыба, то я прикажу отдать вас на поругание матросам.
Несчастная закрыла глаза и, предавшись на волю Господню, вывернула свою ношу из подола на мостовую. И – о чудо! – это оказались действительно розы. Так, дети мои, истинная вера творит чудеса.
Христианские узники, впрочем, были ужасно разочарованы: они рассчитывали закусить, а тут какие-то растения с колючками…
«Жития святых в изложении отца Тука, как правило, грешат неточностями», – думал Хелот, поднимаясь вслед за Греттиром по лестнице и крепко держа пленника за руку, чтобы тот не сбежал.
***
Все трое вошли в маленькое, лишенное света помещение, откуда доносились запахи прелой соломы и человеческих испражнений.
Хелот поднял факел повыше и в углу, на грязной соломе, увидел Робина из Локсли. Его светлые волосы слиплись и в беспорядке падали на лицо. Руки были не скованы, а связаны так, что веревка впивалась в тело. Он сидел, прислонившись спиной к влажной стене камеры. При появлении посетителей Локсли только прикусил губу.
– Встань и подойди поближе, – приказал ему Гай.
Арестованный не шевельнулся. Небрежным жестом руки Гисборн подозвал стражника, зная, что тот все равно наблюдает. Голова в кожаном шлеме нехотя всунулась в дверь.
– Чего?
– Объясни этому мужлану, что от него требуется.
– Это мигом, – сказал стражник. Он вразвалку подошел к Робину, несколько раз ударил его и поднял за шиворот.
– Куда его? – спросил стражник.
– Сюда, ко мне, – ответил Гай.
Стражник швырнул арестованного Хелоту в ноги. Локсли молчал и не сопротивлялся – берег силы. Он остался лежать неподвижно лицом на каменном полу. Ухмыляясь, стражник пнул его в бок, затем схватил за подмышки и поставил на ноги.
– Ежели понадоблюсь, позовете, – произнес он, удаляясь.
Теперь ясные серые глаза Робина остановились на детском лице Греттира. Разбитые губы знаменитого разбойника зашевелились.
– Я узнал тебя, щенок, – сказал Робин хрипло. – Зря я тебя не повесил тогда… – Он скверно улыбнулся.
Хелот, ощутив, что Греттир оскорблен до глубины души, сжал в темноте руку юноши.
– Гай Гисборн пожаловал собственной персоной, – продолжал Робин. – А вот кто третий? Свет бьет меня по глазам, я плохо вижу…
– Мы здесь не для того, чтобы ты разглядывал нас, смерд, – проговорил Хелот. – Мы сами пришли посмотреть на тебя.
С этими словами он опустил факел пониже и обратился к своим спутникам:
– Посмотрите, господа, на эти колени. О, ноги – великий предатель! Как они дрожат, высокочтимые господа! Приятно поглядеть, не так ли?
Локсли действительно вздрогнул, как от удара.
– Врешь, – еще более хрипло сказал он. – Не дрожат у меня колени.
Хелот сунул факел ему под нос.
– Зря ты надеешься на своих бандитов, – заявил он. – Им тебя не выручить. Клянусь девственностью святой Касильды, здесь ты и подохнешь.
***
Поздно вечером, сидя у камина и потягивая из больших кубков красное вино, Хелот и Греттир Датчанин обсуждали странные события этого дня. Призрак Бьенпенсанты сидел на каминной полке, болтая ногами прямо у них перед носом. Хелот старался не замечать этого.
– Одного я не понимаю, сэр, – сказал Греттир Датчанин наконец. – Эта тряпочка… Страшное заклинание… Что это было на самом деле?
Хелот усмехнулся:
– Записка.
– Записка? Так Локсли, выходит, умеет писать? Как же он научился?
– Невелика хитрость, коли есть учитель.
– Кто же его научил?
Хелот в упор посмотрел на своего друга.
– Я, – сказал он после краткой паузы.
– И записка адресована тоже вам?
– Конечно.
Привидение свесилось с каминной полки и уставилось прямо в лицо Хелоту горящими желтыми глазами.
– Ух! – воскликнуло оно, выставив окровавленные клыки, которые, впрочем, тут же исчезли. – Разве ты не видишь, что ребенок сгорает от любопытства? Что там было написано, Хелот? Расскажи уж нам, не мучай.
– Санта! – покраснев, вскричал Греттир.
Бьенпенсанта захихикала.
– Помнишь, – начал Хелот, – когда мы навестили разбойника в его узилище, я сказал: «Клянусь девственностью святой Касильды, тебе отсюда не выбраться».
– Помню. Ну и что?
Хелот задумчиво поворошил угли в камине, бесцеремонно просунув кочергу сквозь бесплотное тело призрака. Бьенпенсанта злобно зашипела, но на это никто не обратил внимания.
– «Святая Касильда не была девственницей» – вот что он написал.
– Бог мой! При чем тут… – начал Греттир.
– Поаккуратнее выражайся, внук, – рассердилось привидение, мерцая то красным, то зеленым светом.
Хелот рассмеялся:
– А при том. Отец Тук рассказывал нам житие этой особы. Она была женою сарацинского конуга. ЖЕНОЮ… Робин правильно меня понял.